Форум » » Екатерина Михайловна Долгорукая, обсуждение » Ответить
Екатерина Михайловна Долгорукая, обсуждение
kantor: Как вы понимаете, то в этой теме мы беседуем о княжне Екатерине Михайловне Долгорукой. Эта тема открыта только для дискуссий, для размещения фотографий Екатерины Долгорукой создана отдельная тема Екатерина Михайловна Долгорукая, фотографии При использовании любого материла с нашего форума, пожалуйста оставляйте ссылку на него. http://kantor.f.qip.ru/
Черный Принц: Екатерина Долгорукая пишет: А какое понятие кроме любви, еще можно вложить в слово любовь???????? Самое разное, ведь любовь существует тоже разная.
Екатерина Долгорукая: Черный Принц пишет: Самое разное, ведь любовь существует тоже разная. Тогда -это уже не любовь, а все, что угодно.
Артем: Екатерина Долгорукая пишет: Тогда -это уже не любовь, а все, что угодно. Нет - это любовь, и потом в народе всегда говорят, хороший левак - не портит брак.
Граф: Артем пишет: хороший левак - не портит брак.
Кантор: Из воспоминаний графа Лорис-Меликова. Постоянная опасность вырабатывает привычку. После взрыва в Зимнем дворце Александр Второй вообще перестал бояться покушений. И даже готов был на какое-то продолжение дела, начатого в первые годы царствования. Но только чтобы не тащить на себе груз ответственности, а вот пришел бы энергичный, умный деятель и взял бы все это на себя. А самого бы императора оставили в покое. В Лорис-Меликове он угадал именно такого деятеля. Сам прекрасно понимал, как тяжко придется покорителю Карса: перед ним не армия прогнившей Оттоманской империи, а заснувшая полупьяным сном великая крестьянская Россия. Наследник скорее склонен свернуть шею реформам, нежели развивать их. Но Лорис как-то сумел поладить с цесаревичем, и государь не без любопытства посматривал на развитие событий. С княгинею же Юрьевской поладить оказалось еще легче. Она сама тянулась к Лорис-Меликову. Родившаяся для жизни светской, светом Екатерина Михайловна была отторгнута. Недавний граф из инородцев, конечно, заставил себя уважать. Но не более того. В глазах старинных русских аристократов он был выскочка. А ведь ничто так не сближает, как отчуждение. Долго изучать свою верную союзницу в государственных преобразованиях не пришлось. Новая жена императора удручала мелочностью своего характера. Она была непомерно тщеславна, не чужда корысти. Удивительное дело: выросшая в знатней- шей — от Рюриковичей — русской семье, прошедшая курс наук и правила этикета в Смольном институте благородных девиц, княгиня была чрезвычайно дурно воспитана и вульгарна. Ей ничего не стоило пальцами положить в чашку чаю сахар своему соседу по столу или схватить руками с блюда остывшую картофелину, отчего даже старого солдата Лорис-Меликова, и не такое видавшего, поводило. Что ж говорить об аристократах с младых ногтей! Да и шуточки она позволяла себе, мягко говоря, сомнительные. Как-то за императорским обедом Михаил Тариелович, знаток Востока, рассказал об экзотических арабских обычаях и в частности о таком: шейх, оказывая особый почет гостю, берет с блюда руками горсть жирного плова и деликатно предлагает ему открыть рот. Юрьевская расхохоталась и тут же проделала такой номер с дежурным флигель-адъютантом. Лорис-Меликов готов был провалиться со стыда. Но Александр Николаевич, человек чрезвычайно тонкий и болезненно чувствительный к малейшему намеку на грубость, будто не замечал ее выходок. При столь долгой любви слепота даже странная. Зато с помощью Юрьевской удавалось доводить до дела проекты немыслимой сложности. Самое страшное слово для самодержца российского — конституция. О ней помышляли еще при Екатерине, но в присутствии императрицы слово это застревало в горле. Когда при Александре Первом дело дошло до расширения Государственного Совета за счет избранных от губерний, закатилась звезда Сперанского. Валуев подал записку на ту же тему в 1863 году, но Александру Второму она показалась тогда преждевременной. Проект призвания в законодательную власть земских гласных в апреле 1866 года предложил великий князь Константин, да тут выскочил Каракозов — до конституций ли? Лорис-Меликов все же отважился в форме достаточно аккуратной настоять на необходимости хоть в какой-то степени предоставить гражданам право избирать своих представителей в редакционную законодательную комиссию, как в годы подготовки Крестьянской реформы, разумеется, лишь с голосом совещательным, а никак не решающим. Он представил на высочайшее благоусмотрение три доклада по этому поводу. Император, одобряя доклады, учредить редакционную комиссию никак не решался: — Все-таки, что ни говори, а это конституция, — так он отозвался на исходе февраля о предложениях Лорис-Меликова. — Людовик XVI подписал нечто подоб- ное — генеральные штаты. И чем это для него кончилось? Ничего не ответил министр внутренних дел. Вечером же у него был разговор с Екатериной Михайловной. У княгини Юрьевской — своя забота: Александр намеревался сделать ей самый дорогой подарок — провозгласить императрицей, для чего в Москву, в архивы уже была отряжена комиссия, чтобы изучить, как Петр Великий провозгласил императрицей Екатерину Скавронскую. — Вы ж понимаете, Михаил Тариелович, мне это совсем не нужно, — увещевала не столько собеседника, сколько собственную тревогу и неуверенность в успехе княгиня, — Александр это делает для наших детей. — Ваше положение, несколько двусмысленное, это несомненно упрочит, так что и вам неплохо именоваться не Юрьевской, а Романовой, — Лорис-Меликов в откровенных беседах с женою царя никогда не принимал ее игры, так он поставил себя с нею. — Но надо, княгиня, быть реалистами. Как общество примет ваше коронование? Народ у нас темный, покойную императрицу привык боготворить, и достаточно любую чушь и клевету запустить в массы, чтобы получить натуральную пугачевщину. Здесь нужна крупная утешительная акция. Было бы полезно для успокоения возможных бурь дать народу особой царской милостью новые права. Не могли бы вы, княгиня, взять на себя труд объяснить его величеству, насколько сейчас необходима такая мера? Княгиня Юрьевская взяла на себя сей труд.
Кантор: Из воспоминаний графа Лорис-Меликова Княгиня Юрьевская «В Петербурге, — размышлял печальный Лорис, вскрывая конверт с парижским штемпелем и заранее предвидя содержание, — даже наипустейшие люди вынуждены заниматься делом; если не делом, так видимостью его — суетливым броуновским движением с озабоченным видом и болтовней о грядущем процветании отечества, которое вот-вот проистечет из их беготни по кабинетам и гостиным. За границею дела нет никакого и нет необходимости изображать его, и люди пустейшие исполняют свою прямую обязанность сотрясать воздух глупостью и злобой без оглядки на общественное мнение. Они сами здесь общественное мнение — а посему за пределами отечества как нигде цветут и мгновенно плодоносят интриги и сплетни». Так оно и есть: в анонимном письме сообщалось, что в Ниццу в сопровождении нового своего любовника прибывает царская блудница княгиня Юрьевская. К сему прилагались еще французские стишки — скабрезные и несмешные, уж больно дурного, любительского качества. Ничего нового — два таких же анонимных письма со штемпелем местной почты валялись, смятые, в мусорной корзине. Экая мерзость! Но самое обидное — все это правда... Эта глупая баба не ведает, что творит. Опять придется объяснять, читать нотации. Михаил Тариелович одолел брезгливость, достал из корзины подметные письма, разгладил и закрыл журналом — чтоб не лезли в глаза. Южное февральское утро, и дыхание дается еще легко, почти свободно, кашель отступил до вечерней росы, а усталость, смертельная усталость, будто в гору отволок Сизифов тяжкий камень, сдавила плечи и грудь. Екатерина Михайловна, княгиня Юрьевская, урожденная княжна Долгорукая, на правах дружбы, скрепленной словом покойного императора, явилась без предупреждения. Женщина, что называется, комплектная, она произвела немало шума своим вторжением в тихую, полусонную веранду дома на площади Гримальди. И тотчас же защебетала о драконовских ценах в Париже, о болезни старшей дочери, о том, какую шикарную виллу она сняла в Ницце до середины апреля. Хвасталась новыми серьгами из аметиста, тут же, без перехода: — А Жоржа я с учителями оставила в Париже, там ему будет лучше... Вера Игнатьевна купила новую карету... А у вас, говорят, апельсины подешевели... И голова пошла кругом от словесного водопада. Едва паузы дождался. — Екатерина Михайловна, обстоятельства вынуждают меня высказать вам вещи весьма неприятные. Но дело касается как вашей собственной репутации, так и всех людей, связанных с вами дружбой. Вся русская колония в Ницце вот уж две недели судачит о вашей непозволительной близости с доктором Любимовым. Ваше поведение почитается здесь крайне неприличным. Я тоже считаю, что вдова российского императора не должна столь демонстративно разъезжать повсюду в сопровождении любовника. — Да откуда вы взяли? — Вот, полюбуйтесь. — И отдал письма, полученные сегодня из Парижа, а вчера и позавчера по местной почте. Юрьевская, прочитав, покраснела как рак, долго ловила ртом воздух — ей нечего было сказать в оправдание. Наконец набралась отваги и, как все внезапно уличенные, жалко и неубедительно залепетала: — Это... это клевета! Это происки завистников. Доктор Любимов — мой преданный друг, он столько для меня сделал... И мы, и я... Я не намерена обращать внимание на все эти толки! И почему я не имею права ездить куда хочу в сопровождении моего лечащего врача? В Биаррице прошлым летом отдыхал Сергей Петрович Боткин, наш старый друг, он обедал у меня, он очень высоко ставит медицинский талант Ивана Петровича и может в любую минуту засвидетельствовать вам, как безупречно доктор Любимов пользовал меня... — Осеклась, поймав себя на двусмысленности, — как он справился с моими неврозами. Николаю Андреевичу Белоголовому Боткин ясно свидетельствовал, что доктор Любимов — шарлатан и проныра и с помощью княгини ловко обустраивает свои делишки. В подтверждение характеристики Сергея Петровича и племянник Лорис-Меликова, проходящий стажировку в Париже, писал, что в медицинских кругах столицы ходит упорный слух, будто Юрьевская с помощью самого Шарко исхлопотала для Любимова французский диплом без всяких экзаменов. Иностранный врач не имел во Франции права на практику без такового диплома. Михаил Тариелович горько посетовал тогда, что декаденция и разврат во Франции проникли не только в общество и в административную машину, но даже в науку. Ничего этого он говорить княгине не стал. — Не о Любимове речь. О нас с вами. Как вы не понимаете, Екатерина Михайловна, что наше положение — особое. Мы опальные, и каждый шаг — и мой, и ваш мгновенно становится известен в Зимнем дворце. В приукрашенном, ясное дело, свете. И отнюдь не розовых тонов. — Мне плевать, что там обо мне будут сплетничать во дворце. — Мне тоже. Но у меня есть дети. Как и у вас. И они очень зависимы от родительской репутации. Подумайте хоть о них. О Господи! Приходится объяснять такие простые истины. И все равно ведь ничего не поймет. — Мои дети — дети императора Александра Николаевича. Их не должны касаться ничьи отношения ко мне. Не поняла! — Все же обязан вам сказать, княгиня, что ваши поступки, — чуть не сорвалось: «подвиги», — крайне огорчают меня. Во всяком случае, я бы не хотел принимать в своем доме вашего преданного друга доктора Любимова. Так он завершил этот тягостный разговор. Хотелось бы и перед самою княгинею запереть дверь — все эти подвиги Юрьевской компрометировали и его, но...
Иван: Я в полном шоке Комментарии, чуть позже...
Кардинал: Кантор пишет: Долго изучать свою верную союзницу в государственных преобразованиях не пришлось. Новая жена императора удручала мелочностью своего характера. Она была непомерно тщеславна, не чужда корысти. Удивительное дело: выросшая в знатней- шей — от Рюриковичей — русской семье, прошедшая курс наук и правила этикета в Смольном институте благородных девиц, княгиня была чрезвычайно дурно воспитана и вульгарна. Ей ничего не стоило пальцами положить в чашку чаю сахар своему соседу по столу или схватить руками с блюда остывшую картофелину, отчего даже старого солдата Лорис-Меликова, и не такое видавшего, поводило. Фу, я бы лично сам брезговал, чтоб мне в чай чьи-то чужие руки бросали сахар. Да и шуточки она позволяла себе, мягко говоря, сомнительные. Как-то за императорским обедом Михаил Тариелович, знаток Востока, рассказал об экзотических арабских обычаях и в частности о таком: шейх, оказывая особый почет гостю, берет с блюда руками горсть жирного плова и деликатно предлагает ему открыть рот. Юрьевская расхохоталась и тут же проделала такой номер с дежурным флигель-адъютантом. Лорис-Меликов готов был провалиться со стыда. Но Александр Николаевич, человек чрезвычайно тонкий и болезненно чувствительный к малейшему намеку на грубость, будто не замечал ее выходок. При столь долгой любви слепота даже странная. Это уж точно, это я про слепоту.
Катенька: Кантор а вы точно уверены, что это подлинные воспоминания графа Лорис-Меликова?
Анна: Кантор пишет: — Екатерина Михайловна, обстоятельства вынуждают меня высказать вам вещи весьма неприятные. Но дело касается как вашей собственной репутации, так и всех людей, связанных с вами дружбой. Вся русская колония в Ницце вот уж две недели судачит о вашей непозволительной близости с доктором Любимовым. Ваше поведение почитается здесь крайне неприличным. Я тоже считаю, что вдова российского императора не должна столь демонстративно разъезжать повсюду в сопровождении любовника. — Да откуда вы взяли? — Вот, полюбуйтесь. — И отдал письма, полученные сегодня из Парижа, а вчера и позавчера по местной почте. Юрьевская, прочитав, покраснела как рак, долго ловила ртом воздух — ей нечего было сказать в оправдание. Низкая дура и шлюха, и никогда не изменю мнения о ней.
Кантор: Анна пишет: Низкая дура и шлюха, и никогда не изменю мнения о ней. Уважаемая Анна, на нашем форуме строго запрещены мат и оскорбления. Убедительная просьба научиться корректно выражаться и вам уже не первое замечание
Александр II: Вот именно Анна, что это за маты.
Иван: Кантор пишет: Долго изучать свою верную союзницу в государственных преобразованиях не пришлось. Новая жена императора удручала мелочностью своего характера. Она была непомерно тщеславна, не чужда корысти. Удивительное дело: выросшая в знатней- шей — от Рюриковичей — русской семье, прошедшая курс наук и правила этикета в Смольном институте благородных девиц, княгиня была чрезвычайно дурно воспитана и вульгарна. Я когда - то где читал, что иной раз она вела себя, как истинная дикарка. Как знать может быть это забавляло государя. Ничего не ответил министр внутренних дел. Вечером же у него был разговор с Екатериной Михайловной. У княгини Юрьевской — своя забота: Александр намеревался сделать ей самый дорогой подарок — провозгласить императрицей, для чего в Москву, в архивы уже была отряжена комиссия, чтобы изучить, как Петр Великий провозгласил императрицей Екатерину Скавронскую. Как хорошо, что Александр не успел короновать эту выскочку. Хотя даже если бы и успел, его сын никогда не отдал бы трон Долгорукой.
Иван: Кантор пишет: — Екатерина Михайловна, обстоятельства вынуждают меня высказать вам вещи весьма неприятные. Но дело касается как вашей собственной репутации, так и всех людей, связанных с вами дружбой. Вся русская колония в Ницце вот уж две недели судачит о вашей непозволительной близости с доктором Любимовым. Ваше поведение почитается здесь крайне неприличным. Я тоже считаю, что вдова российского императора не должна столь демонстративно разъезжать повсюду в сопровождении любовника. — Да откуда вы взяли? — Вот, полюбуйтесь. — И отдал письма, полученные сегодня из Парижа, а вчера и позавчера по местной почте. Юрьевская, прочитав, покраснела как рак, долго ловила ртом воздух — ей нечего было сказать в оправдание. Наконец набралась отваги и, как все внезапно уличенные, жалко и неубедительно залепетала: Честно говоря, вторые сутки думаю над этими словами, не зная, что ответить. С одной стороны, Александра в то время уже не было, а долгорукая была молодая женщина, которая не должна была заживо себя хоронить. Но, с другой стороны, чем больше я узнаю о ней информации, тем больше только чувство отвращения селится в моей душе. И иной раз мне думается, что "любовь" к императору был чистый блеф и выдумка, что на самом деле она его не любила, а только качала с него литрами здоровье и чемоданами деньги.
Кардинал: Иван пишет: что на самом деле она его не любила, а только качала с него литрами здоровье и чемоданами деньги. Так еще втихаря от императора имела заграничные счета, где лежал далеко не один миллион.
полная версия страницы